Несомненно одно: любое дерзкое и настойчивое правительство может добиться от швейцарцев чего ему угодно. Изолированность, в которой протекает жизнь большинства швейцарцев, лишает их всякого чувства общности национальных интересов. Конечно, жители одного села, одной долины, одного кантона держатся сообща. Но подняться как единая нация на борьбу за общую цель, какой бы она ни была, — этого они никогда не пожелают. При всех иноземных вторжениях, лишь только опасность становилась серьезной, как например в 1798 г., один швейцарец предавал другого, один кантон изменял другому. Австрийцы выселили 18000 тессинцев из Ломбардии без всякого повода. Швейцарцы поднимают большой шум вокруг этого и собирают деньги для своих злополучных сограждан по Союзу. Но стоит только Австрии настоять на своем и не допустить возвращения этих тессинцев, — и очень скоро мы явимся свидетелями поразительной перемены в общественном мнении швейцарцев. Им надоест собирать деньги; они станут говорить, что тессинцы всегда вмешивались в итальянскую политику и заслужили свою участь, что на деле они не были надежными членами Швейцарского союза (keine guten Eidgenossen). Далее, изгнанные тессинцы будут-де расселяться в других кантонах Швейцарии и «лишать работы местных уроженцев». Ведь в Швейцарии человек считается не швейцарцем, а уроженцем того или иного кантона. И когда дело дойдет до этого, вы увидите, как наши бравые сограждане по Союзу дадут волю своему негодованию, как против жертв австрийского деспотизма начнутся всевозможные интриги, как тессинские швейцарцы сделаются такими же объектами ненависти, преследований и клеветы, какими были эмигранты во время их пребывания в Швейцарии, и тогда Австрия получит все, что она пожелает и вдобавок еще многое другое, если она только захочет этого потребовать.

Когда европейские нации обретут возможность для своей свободной и нормальной деятельности, они поставят вопрос о том, как быть с этими мелкими «нейтральными» государствами, которые угодничают перед контрреволюцией в период ее торжества и занимают нейтральную и даже враждебную позицию по отношению к любому революционному движению, выдавая себя тем не менее за свободные и независимые нации. Но к тому времени, быть может, уже не останется и следа от этих наростов на больном организме.

Написано Ф. Энгельсом около 26 апреля 1853 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 3770, 17 мая 1853 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Подпись: Карл Маркс

К. МАРКС

РЕВОЛЮЦИЯ В КИТАЕ И В ЕВРОПЕ

Один в высшей степени глубокий, хотя и склонный к надуманным спекулятивным построениям исследователь начал, управляющих развитием человечества {Гегель. Ред.}, всегда превозносил как одну из основных тайн природы то, что он называл законом единства противоположностей [contact of extremes]. Распространенная поговорка «крайности сходятся» с его точки зрения представляет собой великую и непреложную истину во всех сферах жизни, аксиому, которую философ так же не может игнорировать, как астроном законы Кеплера или великое открытие Ньютона.

Является «единство противоположностей» таким универсальным принципом или нет яркую иллюстрацию этому можно видеть в том влиянии, которое китайская революция [92] по всей видимости оказывает на цивилизованный мир. Может показаться очень странным и парадоксальным утверждение, что ближайшее восстание народов Европы и ближайший этап их борьбы за республиканские свободы и более экономную форму правления будут, вероятно, в большей мере зависеть от того, что происходит в настоящее время в Небесной империи — прямой противоположности Европы, — чем от какой-либо иной существующей ныне политической причины, в большей мере даже, чем от угроз России и их следствия — перспективы всеобщей европейской войны. И, однако, это отнюдь не парадокс, как в этом могут все убедиться, внимательно рассмотрев обстоятельства дела.

Каковы бы ни были социальные причины, которые вызвали хронические восстания, продолжающиеся уже около десяти лет в Китае и вылившиеся теперь в единую могучую революцию, и в какой бы форме — религиозной, династической или национальной — эти причины ни проявлялись, толчок к этому взрыву был несомненно дан английскими пушками, при помощи которых Англия принудила Китай ввозить наркотическое снадобье, именуемое опиумом. Перед британским оружием авторитет маньчжурской династии рассыпался в прах; суеверному представлению о вечности Небесной империи был нанесен смертельный удар; варварская герметическая изоляция от цивилизованного мира была нарушена и было положено начало тем связям, которые с тех пор столь быстро развивались под притягательным действием калифорнийского и австралийского золота. В то же самое время серебряная монета империи — ее живая кровь — стала утекать в Британскую Ост-Индию.

До 1830 г., пока торговый баланс был постоянно благоприятен для китайцев, происходил непрерывный ввоз в Китай серебра из Индии, Британии и Соединенных Штатов. Но с 1833 и, в особенности, с 1840 г. вывоз серебра из Китая в Индию приобрел такие масштабы, что он стал грозить Небесной империи истощением. Вследствие этого появились строгие указы императора против торговли опиумом, вызвавшие еще более сильное сопротивление этим мерам. Кроме этих прямых экономических последствий, взяточничество, связанное с контрабандной торговлей опиумом, окончательно деморализовало китайских государственных чиновников в южных провинциях. Подобно тому как император обычно почитался отцом всего Китая, его чиновники рассматривались как носители этих отцовских прав, каждый по отношению к подведомственному ему округу. Но эта патриархальная власть, единственная моральная связь между различными частями обширной государственной машины, постепенно подтачивалась взяточничеством тех чиновников, которые сколотили себе состояние, потворствуя контрабандной торговле опиумом. Это происходило главным образом именно в тех южных провинциях, которые первыми были охвачены восстанием. Вряд ли нужно доказывать, что, по мере того как властелином китайцев становился опиум, император и его свита педантичных мандаринов утрачивали в такой же степени свою власть. Можно подумать, что истории потребовалось сначала одурманить целый народ, чтобы стало возможным пробуждение его от векового оцепенения.

Крайне незначительный прежде ввоз английских хлопчатобумажных тканей, так же как и ранее ничтожный ввоз английских шерстяных тканей, быстро возрос с 1833 г., после того как монополия торговли с Китаем перешла от Ост-Индской компании к частным торговцам. В еще больших размерах он увеличился с 1840 г., когда и другие страны, и особенно Соединенные Штаты, также стали принимать участие в торговле с Китаем. Этот ввоз иностранных промышленных изделий имел такое же влияние на китайскую промышленность, какое он прежде оказал на промышленность Малой Азии, Персии и Индии. В Китае прядильщики и ткачи сильно пострадали от этой иностранной конкуренции, и это вызвало соответствующее расстройство в общественной жизни.

Контрибуция, которую Китаю пришлось выплачивать Англии после злополучной войны 1840 г. [93] , огромное непроизводительное потребление опиума, утечка драгоценных металлов, вызванная торговлей опиумом, разрушительное влияние иностранной конкуренции на местное производство, деморализация государственной администрации привели к двум последствиям: прежние налоги стали более тяжелыми и разорительными и к ним прибавились еще новые. Так, в декрете императора {Сянь-фына. Ред.}, подписанном в Пекине 5 января 1853 г., мы находим предписания наместникам и правителям южных провинций, Учана и Ханьяна, понизить налоговые платежи, разрешить их отсрочку и, прежде всего, ни в коем случае не взыскивать сверх причитающейся суммы, ибо иначе, говорится в декрете, «как может перенести это бедный народ?»